грехи Евы. Значит, дело совсем не сложное, а что хозяин смылся — так и к лучшему. Придет клиент за заказом, расплатится, и некоторая часть монет утечет в рукав к Теофилу. Может быть, даже больше, чем думает Хетум — потому что в этот раз он в дело вложился не серьезней, чем помощнички со дна. Выследил да вынюхал, да за ширмой постоял…

Теофил смеялся, узнав, что в Аурелии даже пиеса нравоучительная есть о Теофиле, возжелавшем силы и славы и продавшем ради них душу дьяволу. Невежественное дурачье, на что дьяволу наши души? Отними душу у тела, получишь мертвую материю, которая ничего не чувствует, ничего не боится, ничем не наслаждается. Отними тело у души… долго объяснять, но тоже толку никакого. Дьяволу нужны наши чувства, наши желания, радости, болести, страхи — ему все равно, лишь бы много. Он не перебирает едой. И, наевшись, просимое дает тоже без разбора, даже если попросишь о добром. Синьор Варано предполагал даже, что нет на той стороне никакого существа, а есть воронка, которая глотает одну энергию и возвращает другую. Синьор Варано тоже глуп… он никогда не видел, как зеркало глядит на тебя, когда поест. С какой благодарностью. Иногда Теофилу казалось, что даже без Силы, даже без пользы он все равно продолжал бы кормить — ему никто и никогда не был в жизни так благодарен.

Синьор Варано был богат — землями, детьми, слугами, золотом; богат и глуп, а потому вместо одной длинной человеческой жизни бросился искать двойную — и даже свою до конца не прожил. Многие из тех, кого он собрал вокруг себя были шарлатанами. Но Теофил шарлатаном не был, и дураком тоже не был, должно быть, потому что родился в бедности.

Он запнулся, идя по коридору: попытался вспомнить что-то из детства — и не смог. Совсем. Как отрезало. Теофил, грек из Севастии. Кем был его отец? А мать? Братья? Сестры? Бабушки? Дедушки? В памяти ворочались густо-зеленые волны, а над ними витал дух морской воды… и все. Странно, подумал Теофил, но пожал плечами и пошел дальше. Вот-вот придет клиент, это важно, а воспоминания — а было ли там что помнить?

Тогда: Жан Валуа, герцог Алансонский

Жанно так и не понял, как же все случилось.

По правде говоря, он не был большим любителем медвежьей охоты. Королевский сын был превосходным стрелком, бил без промаха любую дичь, в седле словно родился и редкий зверь мог от него уйти… а вот медведей ему было жалко. Может быть, потому что в детстве у родных и приемных детей мадам Екатерины был свой собственный ручной медвежонок. А вот вроде бы медлительный и задумчивый брат Луи, уже год как король Людовик, и сам напоминал медведя — большой, вроде неуклюжий, а как бросится, не успеешь и вздохнуть; и соперников в охоте на медведя ему было во всей Аурелии не слишком много.

Положение обязывало присутствовать, положение и узы дружбы требовали держаться поблизости от брата. Не то чтобы Жанно считал ворон, но то ли собрался чихнуть, то ли смахнуть с ресниц иней — а медведь уже был даже не рядом, а вокруг, сверху — а нож где-то в снегу… а потом Жанно уже лежал лицом в снег, наполовину придавленный, раздавленный тушей. Потом оказалось, три ребра сломал и едва остался с целым хребтом, но — живой. А спас его Старик Анри. Старик-то старик, а в два движения успел и юношу с ног сбить, и медведя на копье с перекладиной принять, и удержал, пока остальные не подоспели.

Луи потом по дороге пересел ненадолго к брату в сани:

— Видишь, — сказал, — я был прав, когда оставил его при дворе. Старик зудел, доносил и толкал, все верно, но к покушениям непричастен. Он не то что убить, он в опасности нашу кровь оставить не может. Как до дела дошло, за тебя жизнью рискнул. Убедился теперь?

Жанно не убедился. Жанно видел, с какой ненавистью смотрел на него Старый Анри, когда сам понял, что сделал. Луи ошибался — старший де ла Валле спасал не королевского сына, не священную кровь, а стоявшего рядом человека. От зверя. Спасал бы любого, хоть распоследнего загонщика из крестьян, а спас его, Жанно. Теперь Жанно был старику должен и не мог его убивать. Хорошо, что он и раньше-то не собирался.

Почему? Нет, не потому что мадам Екатерина, мама Карин, еще много лет назад объяснила: цените, берегите господина коннетабля. Он на виду. Он заметен. Все наши враги притягиваются к нему, как железная стружка к магнитному камню. Он слишком высоко стоит, чтобы опуститься до подлости. И он — благородный человек, дети мои, хотя вам сейчас трудно в это поверить, ибо он доносит и клевещет, и доводит до предела мнительность и гневливость Старого Короля, но коннетабль де ла Валле — хороший враг, достойный и сильный. Лучше один лев, чем стая шакалов.

Причина в другом. Де Ла Валле были собственностью Луи. Драгоценной собственностью. Опорой трона с тех времен, когда были мажордомами при медленных королях. Тот же Пиппин Коротышка с легкостью мог стать королем сам, если бы в его жилах текла иная кровь, если бы честь свою ценил поменьше.

Кто сказал Старику Анри, что Жанно ставит свою честь ниже? Дурак. И Старый Анри — дурак. Но таких как он не убивают даже за большую глупость. Слишком долго его род служил королевскому, слишком верно. Платить за верность смертью? Заставлять детей Анри выбирать между клятвой и кровью? Рушить то, на что могли бы опираться дети и внуки, и правнуки Луи? Нет уж, не дождетесь. Жанно может быть невнимателен с медведями, но от людей он свою голову сберечь сумеет и без таких крайностей.

Но взгляд у Старого Анри, конечно, был… Жанно даже поежился, вспомнив над собой пылающие от ненависти глаза. От ненависти к себе самому.

Вот так вот — пятнадцать лет мечтал сжить со свету, а когда мог просто промедлить, и кто бы упрекнул его, в его-то годы, когда промедлил и сам Луи, и все окружающие, когда никто просто не ожидал, что зверь пойдет не на короля, как положено, а на одного из охотников, так быстро и уверенно, как может только разъяренный медведь… Не разумом руководствовался коннетабль, когда спасал того, кого мечтал погубить. Может быть, ему ангел шепнул и в спину крылом толкнул.

Очень умный ангел. Теперь Старику Анри будет неудобно злоумышлять на спасенного.